Румынские сказки

Богатырь Шперлэ

Шперлэ — вот как назвал своего сына один царь, а было это давным-давно. Когда я услышал эту сказку, очень этому имени подивился, тут же подошел к бабушке и спросил у нее, что же это за имя такое, но бабушка отослала меня к дедушке, дедушка же снял с полки святцы, перелистал всю книгу из конца в конец, имена всех святых больших и малых за все годы перечитал, но имени Шперлэ так и не нашел.

Только когда дедушка протирал уже очки и клал святцы на место, сказал он мне, что, наверно, был тот царский сын очень ленив. Ибо что такое «шперлэ», как не потухший жар, и как же еще назвать того, кто вечно возле печи сидит да щипцами золу помешивает, коли не Шперлэ. Тут мне все стало ясно, и сказал я, что, конечно, так оно и было.

Ну, а раз так, надо ли объяснять, почему нравилось Шперлэ плескаться с утками и гусями в пруду, а затем валяться с поросятами в непролазной грязи?

Рассказываю я вам об этом, чтобы вы поняли, почему невзлюбили Шперлэ и царь, и все придворные; они считали, что он у всех под ногами. В кого он такой уродился, не знаю, потому что царь и царица были люди как люди, а два старших брата Шперлэ так же походили на него, как день и ночь, а может, и того меньше. Были его братья статные, как дубы, такие сильные, что могли бы, кажется, землю надвое расколоть, и притом такие умные, что знали все тайны земные, как свои пять пальцев. Но это все присказка, сказка будет впереди. У царя, как у всякого доброго христианина, было свое поле, где он осенью и весной сеял так же, как и мы сеем, если есть где посеять, а летом собирал урожай так же, как и мы собираем, если есть что собирать. Только одно было у него по-иному: на наших полях вырастает и осот и куколь, да головня порой пшеницу попортит, а у царя не то: на его поле у пшеницы стебель золотой, а колосья из драгоценных каменьев, так что и смотреть на них глазам больно.

Хорошо шли дела у царя, и в скором времени стал он хозяином зажиточным: и скота в хлевах у него немало, и закрома зерном наполнены, да и деньжата на черный день отложены. Привалило человеку счастье, да и только! Но счастье-то — оно, слышь, переменчиво. Вдруг возьмет да и уйдет, скажем, от меня к тебе, а то и обоих стороной обойдет и отправится к черту на кулички.

В один прекрасный день проснулся царь в великой печали. Горе, горе! Что такое? Вот так штука! Караул! Да что случилось? Слышь, этой ночью заявился кто-то, словно из-под земли вырос, и вытоптал все царское поле.

Да не говорите! Так оно и есть! А что же сторожа-то смотрели? Как будто они что-нибудь понимают.

И пошло в тот год у царя все шиворот-навыворот.

— Научите, что мне делать? — спрашивает царь у советников.

Всяк советник свой совет подает. Один говорит:

— Надо бы позвать владыку, молебен отслужить. Другой возражает:

— А я бы вот что сказал, великий царь: не надо на другой год сеять, и весь сказ!

— Так, по-твоему,— спрашивает царь,— чтобы мышей извести, надо дом спалить?

Только когда совет к концу приходил, поднялся один советник поумнее и сказал:

— Будут у нас хорошие сторожа, так нечего бояться. Аминь! Но где найти такую охрану? Уж конечно, не мы охранять будем, да и не вы,— у нас с вами и своих забот по горло. Кто же тогда?

Глядь, выходит вперед старший царский сын — он, мол, поле устережет, и все будет в порядке.

— Хорошо, дорогой мой,— сказал ему отец. — Иди и помни, что в эту ночь ровно год исполнится, как мое поле повытоптали.

Отправился царевич на великий подвиг. С головы до ног в кольчугу закован, в руке — тяжелая палица, на бедре колчан с отравленными стрелами. Пошел врага в смертном бою одолевать.

Все придворные очень на царского наследника надеялись, но не даром в пословице говорится: к хваленой груше не иди с большой торбой.

Меня же смех разбирает, да и только, ей-Богу! А если кто из вас хочет узнать почему, так пусть потерпит: сам все поймет из моего рассказа.

Вышел витязь на середину поля, выбрал себе местечко поудобнее и притаился за чертополохом, словно охотник ночью в засаде: постелил себе мягкой травы, осмотрелся вокруг, снял кожух, положил его под голову и, как добрый страж, растянулся на земле.

Вот лежит он, глаз не смыкает, звезды на небе считает, лежит не спит, ждет. Вдруг около полуночи слышит он, как подле него — хруст-хруст-хруст.

Стало ему вдруг как-то не по себе: ноги и руки ослабли, в горле ком какой-то застрял, вот-вот задушит. Сунул царевич руку в колчан, достал стрелу, наложил ее на тетиву, натянул, хотел выстрелить. А в кого? В того, что подле него хрустит. Но тут взошла полная луна, и увидел витязь малюсенького мышонка. Увидел — да как закричит:

— Стой, я тебя застрелю!

— Не надо, не стреляй!

— Нет, застрелю — это ты поедаешь посевы моего батюшки!

Но мышонок-то, слышь, шмыг — и в кусты. А из кустов на целую сажень в землю ушел, потому что не так был глуп, чтобы с самим царским сыном в спор вступать.

Витязь наш успокоился, поднялся, осмотрелся, решил, что опасность миновала, и — прости его Господь — опять растянулся на земле.

Вот так-то!

В те поры — может, вы о том знаете, а может, и не знаете — являлись по ночам всюду, где им только не вздумается, двенадцать небесных кобылиц, а вел их за собой волшебный жеребец. Жеребец тот и кобылицы много вреда людям причинили, но совладать с ними никто не мог, потому что, как только они в путь отправлялись, начинал дуть ветерок, сладкий, нежный. Никто в целом свете не может так усыпить человека, как тот сладкий ветерок.

В ту ночь, когда сторожил царевич нивы золотой пшеницы, тоже поднялся вдруг нежный ветерок. Вслед за ним пустились в путь двенадцать кобылиц, а волшебный конь впереди. Случилось все так же, как и в прошлом году. Спал витязь, сны сладкие видел, наутро проснулся, глядь — на поле ни колоса, словно косой оно скошено. Схватился царский сын за голову и побежал во дворец доложить обо всем царю.

— Ну что, добрый молодец, с большой удачей тебя?

— Где там, с великим горем! Так и так. — И рассказал он о мышонке да и о всякой другой чертовщине.

Повздыхал тут царь над такой Божьей милостью, но все же оставалась у него надежда, что в следующем году второй сын лучше с делом справится.

Большое дело в жизни надежда, ничего не скажешь! Только я человек маленький и могу сказать лишь одно: и второй витязь тоже дал маху.

На третий год поднялась в царстве великая суматоха — все в тревоге, в расстройстве, думают: погубит опять нечистый посевы, а сторожить в эту ночь уже некому.

Оповестили все царство, во все города дали знать, что если найдется какой смельчак, то выдадут ему десять золотых, не считая одежды и других даров поменьше.

Пришел один, пришел другой, но как узнавали о мышонке и всем прочем, рады были с самих себя рубашку отдать, только бы унести назад ноги.

Я тоже пришел к царю и говорю, так, мол, и так, давай я тебе помогу.

Царь меня спрашивает:

— Чем же ты мне поможешь?

— Слушай. Мы у себя в Молдове как только увидим, что посевы все равно пропадут из-за птиц ли небесных, из-за жары ли, из-за засухи ли, то косим до срока и отдаем все на корм скоту. И тебе почему бы, твое величество, не скосить посевы, так ты хоть солому сохранишь.